26 апреля 1986 года произошла авария, всколыхнувшая весь мир. Жители маленького городка в Киевской области, название которого стало пророческим, и не подозревали, какая опасность подстерегает их за окном. В Чернобыльской АЭС был разрушен четвертый реактор. Катастрофа носила взрывной характер, реактор превратился в руины, а в окружающую среду выброшено большое количество радиоактивных веществ. Авария расценивается как крупнейшая в своём роде за всю историю атомной энергетики как по предполагаемому количеству погибших и пострадавших от её последствий, так и по экономическому ущербу. В течение трех месяцев после катастрофы погиб 31 человек; отдалённые последствия облучения, выявленные за последующие пятнадцать лет, стали причиной гибели от шестидесяти до восьмидесяти человек. Сто тридцать четыре человека перенесли лучевую болезнь той или иной степени тяжести, более 115 тысяч человек из тридцатикилометровой зоны эвакуированы. На борьбу с радиоактивным заражением бросили более 600 тысяч человек.
Вспоминает ликвидатор Ярослав Гунько, сегодня — пресвитер десятой криворожской общины адвентистов седьмого дня. У него сегодня пятеро детей, все мальчики.
— Пришел с работы — повестка в военкомат. Четыре года после армии, женился, первенцу три с половиной. В церкви уже был дьяконом. А тут сразу вызывают на переподготовку. Сказали, завтра выдадут полное снаряжение, и надо взять ложку, вилку, полотенце.
Выехали в Долгинцево (район Кривого Рога). Нас, 125 человек из Кривбасса, посадили в самолеты и сказали только, что отправляют «на север Украины». Днем прилетели в Фастов. Ночью погрузили в КАМАЗы и колонной целую ночь ехали в Чернобыль. В селе Ораное была наша часть. Для тех, кого не забирали на саму ЧАЭС, работы было очень много. Оставшиеся утепляли часть, столовую надо было строить на зиму. Бегали как муравьи. Я был в отдельном химбатальоне. По тридцать человек в палатке.
Рвался на ЧАЭС, чтобы 25 рентген «схватить» и уехать, а меня не берут. Оказывается, ребят послали в наибольшие очаги радиации. На крышу четвертого энергоблока, чтобы лопатами ссыпа́ть выброшенный взрывом уран. Многих уже нет. А я всё рвался, хотел. Потом понял, что Бог меня держал. Все набрали 24 рентгена, у меня дошло до 17,5.
Еще с понедельника начинал думать, как сделать, чтобы вечер пятницы и суббота были выходными от наряда. Помню, какие в армии с этим были трудности, а на ЧАЭС обстановка была приближена к военным действиям. Командиры все были пьяными. Немножко запасся продуктами, в буфете было всё, что хочешь. И я сказал командиру, что меня не будет в субботу.
— Как это? Под трибунал. Я тебя арестую.
— Я в субботу не буду.
— Как ты сюда попал? Чтоб я тебя здесь больше не видел!
Он меня и не видел ни в пятницу, ни в субботу. Начальство постоянно менялось, а тут я со своей субботой. Часть ограждена была не забором, как обычно, а проволокой. Я пошел в лес, там был бугор. За ним я и пролежал. Никому и дела не было до меня. Командира предупредил.
Пятница, заход солнца. Я сел так, что было видно часть. Вернулся на отбой, а утром рано встал и ушел в лес. С собой было маленькое евангелие. Читал, молился, ходил, смотрел на прекрасный сосновый лес, песчаник, загубленный радиацией.
На вечер пришел. Сколько было шуму. Спрашивали, где я был, но все уладилось. Вторую субботу я уже был отдельно. Поставили выдавать белье, обработанное в свинцовом растворе. Должен был обеспечить людей этим бельем и в субботу был свободен. Но всё равно нужно было уходить оттуда, потому что атмосфера была невыносимая. Потом в воскресенье и ночью работал.
На первом, втором и третьем энергоблоке делал дезактивацию помещения. Четвертый энергоблок был отделен стенкой, и мы всё туда забрасывали. Работали по двадцать минут. Было даже такое, что только забежали, выбросили, и всё.
В четыре часа выезд на ЧАЭС — за тридцать километров. По пути два поста. Там промывали машины и нас проверяли. Впереди у командира отделения дозиметр, и ты должен идти за ним. Шаг влево-вправо — дозиметр зашкаливал.
Обстановка жуткая. Все окна закрыты свинцовыми пластинами. Многие не понимали, что такое облучение. Брали оставленные вещи. В управлении была масса радиоактивных деталей. Когда делали дезактивацию, многие растащили. Потом у одного голова сильно болит. А он взял деталь и положил под подушку, чтобы домой забрать. Когда обнаружили это, сразу забрали его в больницу.
Электронные часы, как только я попал на ЧАЭС, сразу выбросил. Они просто перестали идти. У меня было шестнадцать выездов на станцию.
Но самое главное, я во всём доверял Богу. Не людским словам, а внутреннему голосу. Нам давали йодированную воду, и этот голос велел мне ее пить. Радиация и выходила. Ящика хватало на пару дней. А другие от водки упивались. Говорили, она нейтрализует радионуклиды, а оказалось, они больше «прилеплялись», потому так много и пострадало. Ее привозили из Киева грузовиком.
Как попал на станцию, не знаю. У меня в деле было написано, что я верующий. Может, всё это нужно для моего укрепления в Господе. Скорее всего, так.
Записал Вадим Ефименко
